Фото: архив собеседника
Помочь большой семье Сергия Мельянца можно здесь.
Сергий из протестантской семьи, но пришел в христианство сам. Много читал о христианстве, различные теории возникновения Вселенной, и только в 18 лет присоединился к церкви. Мужчина окончил библейский колледж и семинарию, но решил, что не хочет жить за счет службы в церкви, поэтому нашел работу менеджером по продажам. Параллельно с этим он участвовал в жизни церкви и активно занимался благотворительностью.
— 10 августа 2020 года мы с моими братьями поехали в район концертного зала «Минск», собирались просто помолиться — как христиане мы верим, что только Бог может помочь Беларуси измениться, — Сергий вспоминает свое первое задержание после выборов. — Как только подъехали к концертному залу, нас поймали, хотя мы не имели никакой протестной символики. Пришлось пережить несколько неприятных моментов (Сергей был избит и пережил пытки электрошокером — «НН»). А потом было спасение: моих братьев завезли на Жодино, а меня из-за проблем с сердцем отпустили в больницу, и уже ночью я оказался дома.
«Наша Ніва»: После этого вы и дальше выходили на молитвы на протестах?
Сергий Мельянец: Да, я в основном этим и занимался. У минской ратуши начали встречаться люди, чтобы молиться за Беларусь. Сначала их были десятки, едва ли не сто человек, потом их становилось все меньше и меньше, а в конце осталось три человека: я, католик и одна православная женщина. Мы встречались там почти каждый день до середины марта, пока меня не схватили. Читали Слово Божье, молились за Беларусь, узников совести, Украину, Израиль.
«НН»: Как и когда вы начали ходить на суды по политическим делам?
СМ: Где-то в 2021-м. Понял, что суд — место, где могу увидеть узника совести, хоть как-то проявить к нему сочувствие и помолиться за него. Я подумал, что для меня как христианина было бы хорошо хоть так поддерживать этих людей. Наверное, был на десятках судов. Также я переписывался с несколькими заключенными, но переписка обычно обрывалась, когда людей переводили в колонии.
«НН»: После того как вы посетили десятки политических судов, что вы можете о них сказать?
СМ: У Фемиды завязаны глаза, и это очень хороший образ, чтобы показать, что происходит у нас на судах. Судьи как раз не слепые, они все прекрасно понимают, но добровольно участвуют в этих спектаклях, где все заранее определено.
В январе 2021-го у меня был суд за БЧБ-жалюзи. Я аргументировал их вид тем, что красный и белый цвета — символы моей веры: красный — кровь Христа, а белый — праведность. Несколько специалистов подготовили заключение, что белый и красный — это на самом деле цвета христианства.
Судья был очень удивлен тем, как я это все аргументирую. У нас было два заседания, и в конце второго судья просто достал готовый приговор и его прочитал. О каком суде может идти речь, если приговор заранее напечатан? Такие случаи я видел не раз.
Очень жаль заключенных, которые вынуждены там находиться и иногда подыгрывать этому спектаклю. Судья знает, что обвинение сфабриковано, но начинает задавать человеку хитрые вопросы, пристыжать его. Человек вынужден с этим соглашаться, чтобы хоть как-то уменьшить срок. Либо уже есть договоренность, что он признает вину и получает меньший срок.
Это так позорно, когда невиновного человека заставляют себя обговаривать, а он вынужден выдумывать какие-то моменты… Я видел несколько таких судов. Это одна из причин, почему люди часто просят не приходить к ним на суд — ведь на суде они вынуждены играть эту страшную роль.
«НН»: Кроме судов, вы, например, посетили похороны Алеся Пушкина.
СМ: Не только его похороны, я вообще с хорошими людьми часто встречался на похоронах. На прощании с Адамом Мальдисом впервые встретил [политзаключенного журналиста] Игоря Корнея. Много похорон было в последнее время, я был и на прощании с Андреем Зельцером. Наверное, там были самые печальные похороны, которые я видел в жизни.
Прощание с Алесем Пушкиным. Фото: архив собеседника
«НН»: Расскажите, как это было.
СМ: Собралось человек сто. Все в масках и капюшонах, я не брал телефон, только взял старый фотик. Было ясно — эти люди готовы к тому, что их заберут, за нами присматривали из бусика без номеров. Наверное, собрались самые смелые люди Беларуси.
Стоит гроб, вокруг люди. Стоит мама у гроба, гладит Андрея по голове, рядом какой-то ребенок. Стоит отец – инвалид на костылях. Все молчат, только мама приговаривает «сыночек, сыночек», начинает рассказывать, каким он был хорошим парнем. Священника нет. Метрах в 15 от нас идут другие похороны, там все как положено — и священник отпевает, и люди молятся.
Я думал, что могу сделать, потому что просто сердце разрывается. Решился, подошел к маме Андрея, и она позволила сказать пару слов — что Бог положил на сердце, то и сказал. Было ужасно страшно, но хоть что-то. А потом просто положили гроб в могилу и без всякого отпевания похоронили Андрея.
«НН»: Откуда вы брали смелость на все это? Вы же и на суды ходили до последнего времени.
СМ: Не сказал бы, что имею какую-то смелость. Некоторые люди считают, что я очень смелый, а на самом деле я трус, мне всегда очень страшно что-то делать. Когда я делаю то, чего от меня хочет Бог, тогда и появляется желание побыть возле людей, чем-то помочь и поддержать.
Мне всегда было очень страшно, и жене за меня было страшно. Она часто не хотела, чтобы я куда-то шел. Но было и что-то хорошее: люди начали узнавать обо всем не только из медиа, а со страницы очевидца в фейсбуке.
«НН»: Насколько вы чувствовали давление силовиков за свой активизм?
СМ: Мы с женой понимали, что находимся в сфере внимания силовиков, но отчасти жили как жили. Ко мне домой приезжали милиционеры — мол, вы привлекались по статье 23.34, мы должны вас контролировать.
Был страшный эпизод, когда к нам домой приходило КГБ и мне пришлось делать выбор – или уезжать из страны, или идти на допрос с применением детектора лжи. Бог дал силы остаться в стране, пойти на допрос и выйти с него на свободу. На меня сильно повлияли похороны Алеся Пушкина, молился, чтобы мои дети не стояли возле моей могилы, чтобы я мог быть возле них.
Еще в прошлом году мы думали, что пришло время уезжать. Имели готовые визы, и в августе могли поехать, но остались в стране. Я ждал Божьего знака, когда мне нужно уезжать и нужно ли это мне вообще. И пока его не видел, решил оставаться, хотя если бы мы тогда поехали, удалось бы сделать это более организованно.
Теперь знак был такой очевидный, что некуда деваться. Либо мы с женой надолго садимся в тюрьму, а детей забирают в интернат, либо мы уезжаем.
«Было два дня, когда нас целый день заставляли стоять. У меня после этого отекли ноги»
«НН»: В марте вас снова задержали. Как это было?
СМ: Я решил поддержать Игоря Корнея на суде, и 19 марта пошел к нему. Это был Минский городской суд, начало в 10 часов. Помолился в судебном зале, послушал прокурора и записал это на диктофон. Выхожу из зала, а мне говорят — садись, давай паспорт и разблокируй телефон.
Они посмотрели мои заметки в фейсбуке и инстаграме, где публикую свои стихи. Очень обрадовались, что нашли упорного бэчебэшника. Надели наручники и вывели через черный ход, чтобы меня никто не видел. Увезли во Фрунзенское РУВД, и там началось.
«НН»: Что началось?
СМ: поставили меня лбом к шкафу, ноги — максимально широко. Там был один садист, который постоянно цеплялся, что я якобы недостаточно широко стою, бил по ногам.
Сергий Мельянец вместе с Майей, дочерью поэта Тодора Кляшторного. Фото: архив собеседника
Они все не могли решить, с чего начать, какую дать мне первую административку. Наконец решили: в моем инстаграме была картинка со словами «пахне чабор», и они решили, будто я через нее провел массовое неразрешенное мероприятие. Я подумал — ну ладно, если это так по вашим законам, – и подписал тот протокол.
Кстати, когда меня обыскивали, записали в протоколе, что я имел с собой 5 рублей, а на самом деле там было 300 рублей, они украли эти деньги.
Повели меня в обезьянник. Я после 2020-го чувствую себя очень неуютно в закрытых помещениях, а там была комнатка 2 на 2 с металлическими дверями и маленьким отверстием, не хватало воздуха.
Там было несколько политических, несколько алкоголиков и бомж с белой горячкой. В конце концов меня оставили наедине с бомжом. Он начал бросаться на дверь, а потом предложил мне это делать. А когда я отказался, стал бросаться с кулаками на меня.
Потом меня увезли на Окрестина, оказался в первой камере: грязная, маленькая, душная, там три места, но иногда туда заталкивают по 15 человек. Мне пришлось спать на грязном полу у двери, хотя нельзя назвать это сном, так как голова не отключалась. Я вообще почти не спал в течение этих 25 суток на Окрестина.
В таких условиях, как на фронте, трудно быть атеистом. Всегда хочется надеяться, что есть тот, кто выше обстоятельств и сильнее тех, кто нас схватил. Я предлагал на Окрестина людям молиться, и многие откликались.
Делал все возможное, чтобы самому не падать духом и подбадривать тех, кто был рядом. Каждый день в камере было включение «религиозного канала» — я рассказывал людям истории из Библии.
«НН»: За что вам дали вторую административку?
СМ: Истек первый срок, 13 суток. На первом этаже ЦИПа меня встретил светловолосый губопиковец, который меня раньше поймал в суде. Мне натянули наручники и закинули в машину, положили лицом в пол и возили два часа. Придумали мне статью, будто я ругался. Я не хотел подписывать протокол, тогда силовик ударил меня ногой.
Только через несколько дней меня выслушала судья. Я сказал, что не согласен с приговором, она вызвала свидетеля — омоновца в маске, он долго подключался.
Мне дали 12 суток, а потом снова пришел светловолосый губопиковец: надел на меня наручники, завел в пустой кабинет и сильно меня избил за то, что я не согласился с протоколом и потревожил омоновца.
«НН»: В каких условиях вы провели эти 25 суток?
СМ: Для политических там условия похожие: каждую ночь будят в два и четыре часа, нужно встать и сказать фамилию, имя и отчество. Большую часть времени провел в камере №20, там было много парней по политике. Был один бомж, которого успели облагородить: его помыли, и он адекватно себя вел, мы с ним познакомились — его зовут Владимир Владимирович.
Я в камере отвечал за религиозную часть, рассказывал библейские истории. Владимир Владимирович их внимательно слушал и в конце концов мне сказал, что хочет изменить свою жизнь. Его потом отослали в ЛТП.
Тамошнюю еду есть можно через раз. Часто нас так наказывали — забирали ложки и надо было есть руками.
На том питании быстро наступает жесткий авитаминоз, ведь витаминов в этой пище просто нет. Большая проблема с жидкостью: дают утром немного чая, днем компот или кисель, далее воду можно взять только из крана, она холодная и хлорированная. Под конец второго ареста я чувствовал, что у меня начались проблемы с зубами и в организме чего-то сильно не хватает.
Каждое утро нас выводили на шмон, иногда это было очень нервно. Кричали и били по ногам, когда кто-то не очень широко их расставил. В камере было много клопов, и как-то мы сами попросили, чтобы нам камеру залили хлоркой, но это мало помогло. На втором моем сроке появился бомж, у которого были и вши, и блохи.
Было два дня, когда нас целый день заставляли стоять, у меня после этого отекли ноги. Они постоянно ругались матом. Я поэтому говорил ребятам в камере — мол, давайте будем отличаться от тех, кто там за дверью, в том числе будем меньше ругаться. Видел, что многие старались так делать.
Все в камере болели, я тоже. Просто там было очень тесно: камера где-то 2,30х6, а нас там было от 16 до 19. Каждый день пребывания там стоит для узников 20 рублей, по итогу мне пришлось заплатить около 500 рублей.
«Мне сказали готовиться — мол, через 10 дней моих детей заберут»
«НН»: Вы писали в фейсбуке, что освободились чудом. Это о чем?
СМ: У меня во время суток были допросы с кагэбэшником, и он мне сразу сказал: «Тебя ждет от 10 лет до расстрела». Я понимал, что меня не выпустят. Переживал за жену, так как кагэбэшник показал мне фото с ней, как она стояла с Библией на улице и как вместе с девушками ходила с цветами.
Мне сказали: или ты подписываешь протокол, что участвовал в протестах, или твоя жена вместе с тобой окажется на Окрестина. Сказал, что не подпишу, так как не участвовал в протестах, а молился там. Если в течение 10 дней родителей нет у детей, это повод забрать детей в интернат, и мне сказали готовиться — мол, через 10 дней моих детей заберут.
Вместе с семьей. Фото: архив собеседника
После второй административки я спускался на первый этаж, искал глазами светловолосого губопиковца, но его там не было. Дежурный начал мне говорить, чтобы я больше не участвовал в незаконных мероприятиях, отдал мне мои вещи и бумагу на оплату питания. Я был уверен, что мой паспорт у губопиковцев, но нашел его в своих вещах, которые мне отдали. Это чудо, как и то, что меня выпустили. Там люди сидят за намного меньшие вещи.
«НН»: За что конкретно вам угрожали наказанием «от 10 до расстрела»?
СМ: Они начали с того, что я сообщал «Весне» информацию с судов, для них это будто было об указаниях из-за границы и то, что я — шпион. Также я иногда общаюсь с журналистами, а для силовиков это агенты внешней разведки. И мне сказали, что моя статья – измена государству.
«НН»: Что такое — переезд за границу с 7 детьми?
СМ: Интересное приключение, я вообще легкий на подъем человек. Для жены это был безумный стресс, вся подготовка была на ее плечах, а для меня скорее как исход израильского народа из Египта: слава Богу, что я могу отсюда уехать. И это тоже чудо — нас нигде надолго не останавливали, не осматривали и не допрашивали. Нам помогли с местом, где мы остановились, и теперь мы думаем, что делать дальше.
Все, что со мной случилось — пример того, как Бог может спасать в любых условиях, и в нашей Беларуси надежда только на Бога. Уверен, что в Беларуси наступят хорошие времена, перемены, которых мы ожидаем, но все это возможно только с Божьей помощью.
«Наша Нiва» — источник качественной информации и бастион беларущины
ПОДДЕРЖАТЬ «НН»Читайте также:
Финансовый консультант вернулся из-за границы. Ему грозит до 12 лет за «призывы к санкциям»
